Непросто в полевых условиях собрать портативный лазер. Но если друг в опасности...
В порыве необъяснимого то ли вдохновения, то ли просто глюка написала концовку "Ангедонии". Ажно обидно — конец уже написан, а вот середину надо доделать.
Казанова Дж. Любовные приключения Джиакомо Казановы, кавалера де Сенгальта, венецианца, описанные им самим — именно по "Казанове" изначально было написано стихотворение "Я ухожу..."
Википедия. Русский раздел
Утверждение, что "Карфаген должен быть разрушен" Катона.
Песни Янки Дягилевой, и в первую очередь песня "Ангедония"
Сергей Довлатов, рассказы.
Олег Медведев "Марш небесных связистов", "Пятьсот веселый"
Терри Пратчет "Цвет волшебства"
Николай Гумилев "Слово" и другие стихи
Ганс Христиан Андерсен "Снежная Королева", неадаптированная версия, и другие неадаптированные сказки
Непросто в полевых условиях собрать портативный лазер. Но если друг в опасности...
Чудесный стих, и песня тоже чудесная.
Надо будет обязательно использовать где-нибудь, в каком-нибудь фике
Я говорю, устал, устал, отпусти, не могу, говорю, устал, отпусти, устал, не отпускает, не слушает, снова сжал в горсти, поднимает, смеется, да ты еще не летал, говорит, смеется, снова над головой разжимает пальцы, подкидывает, лети, так я же, вроде, лечу, говорю, плюясь травой, я же, вроде, летел, говорю, летел, отпусти, устал, говорю, отпусти, я устал, а он опять поднимает над головой, а я устал, подкидывает, я устал, а он понять не может, смеется, лети, говорит, к кустам, а я устал, машу из последних сил, ободрал всю морду, уцепился за крайний куст, ладно, говорю, но в последний раз, а он говорит, псих, ты же летал сейчас, ладно, говорю, пусть, давай еще разок, нет, говорит, прости, я устал, отпусти, смеется, не могу, ты меня достал, разок, говорю, не могу, говорит, теперь сам лети, ну и черт с тобой, говорю, Господи, как я с тобой устал, и смеюсь, он глядит на меня, а я смеюсь, не могу, ладно, говорит, давай, с разбега, и я бегу.
Непросто в полевых условиях собрать портативный лазер. Но если друг в опасности...
Любой конкурс — штука хорошая. Хотя бы потому, что во время конкурса в сообществе появляются новые имена, а старые авторы спохватываются и снова начинают творить. А иначе никак нельзя — подвинут те самые молодые.
Эта фотография скорее всего отправится от меня на один из фотоконкурсов в номинацию "Эмоции".
Все же я очень нежно люблю свою сестру — снимать ее одно удовольствие.
Непросто в полевых условиях собрать портативный лазер. Но если друг в опасности...
…и я приеду к тебе, и снова буду держать тебя за руку, вдыхать запах твоих волос, дышать – словами твоими, смеяться над шутками, произнесенными невпопад.
…и мы будем говорить: взахлеб, обрывая предложения, глотая слова, оставляя за кадром слишком много и в то же время слишком мало, перебивая друг друга, ловя за хвост попутные ветра, растворяя речь в потоке жестов, взглядов, улыбок.
…и ты будешь идти со мной рядом, слева от меня, чтобы в случае опасности отступить на шаг назад, давая мне пространство и время для маневра, а я буду держать тебя за руку, вдыхать запах твоих волос…
Как любит женщина? – Растворяясь, отдавая всю душу, все помыслы, все мысли – наружу, навстречу нечаянной улыбке. Я люблю тебя.
Как любит ян? – Светло, и сильно, и страстно, защищая трепетное инь, не рассуждая. Я люблю тебя.
Как любит Сказочница свою Сказку? – Бережно, осторожно, боясь прикоснуться, боясь отпустить, вкладывая все лучшее и отсекая все неправильное. Я люблю тебя.
Непросто в полевых условиях собрать портативный лазер. Но если друг в опасности...
...Она шла по темным улицам города. Со всех сторон на нее смотрели печальные фонари, а снег мягким пухом осыпал сонную землю. Мимо медлительно пролетали темные силуэты и шептались за ее спиной: «Смотрите… девочка со скрипичным футляром... смотрите...»
Этот шепот стоял в ушах невидимой заслонкой, а окружающая картина плыла перед глазами так же медлительно, как и шепчущиеся тени. Ничто никуда не торопилось, и снег продолжал каждой своей снежинкой, падая, описывать множество разных линий под мягким дыханием зимнего ветра. Снежинки, почти как мотыльки, влетали в конусы света высоких стражей дорог, навечно склонивших свои головы в неведомых думах. Дорога мерно текла, и все вокруг потихоньку останавливалось… Странно, свет огибал ее и порождал неприятную тень – высокую фигуру с острыми плечами, спрятавшую лицо в черный капюшон. Она тоже стояла, склонив голову к дороге, и наблюдала за шепчущимися силуэтами с высоты своего огромного роста. Потом она протянула руку и схватила один из них за горло, очертание, заскулив, обмякло, безвольно повисло и растворилось в холодном воздухе. Под скрывающим лицо капюшоном промелькнула тихая улыбка. Масса растворилась как стайка испуганных рыбок, а высокая тень твердым шагом довольно пошла дальше – сквозь спящий, вот уже два зимних месяца, пролесок. Фонари оглянулись, и голые деревья склонились, приветствуя её...
Их тени такие же – высокие и остроплечие, их руки такие же – длинные и тонкие, но они не похожи. Фонари смешали две противоположности так, что их стало сложно отличить. Она мелькала между деревьями, отражалась на их стволах и прикасалась к замерзшим ветвям, следуя каждому изгибу молчаливой тропинки. Силуэты притаились, и ни один из них не поплыл тем же путем: ощущение тяжелой улыбки удерживало их на расстоянии от этой странной фигуры, - немой ужас висел над ними.
А она тем временем уже протягивала свою маленькую руку к массивной деревянной подъездной двери, фигура за ее спиной сделала тоже самое. Тонкие пальцы схватили железную ручку, футляр накренился, и дверь со скрипом лениво отворилась, пуская своих гостей в темный подъезд. Почтовые ящики приоткрыли глаза и с испугом взглянули на вошедших, кто-то из них отчаянно скрипнул старыми ржавыми петлями, и опять наступила тишина. Шаги в темноте считали ступеньки. В конце второго пролета в темноте зеленым засветились два круглых светофорных огня. Кошка лениво моргнула и стала медленно убирать со ступеньки свой пушистый хвост. Это мягкое существо, казалось, улыбалось, так же как и черная фигура. Оно насмешливо сидело именно там, оно специально дожидалось её - оно не переставало охотиться. Они хорошо видели друг друга в темноте. Огромная полосатая кошка смотрела в ее глаза, почти наполненные слезами. А она не отрывала взгляда от кошки, прося кого-то заставить ее сдвинуться с этого места. Все те же длинные тонкие пальцы легли на плечо девушки и подтолкнули вперед. Кошка подняла мордочку вверх и хитро прищурилась: «...мяу...» Рука выпустила на время футляр и прикоснулась к теплой шерсти: «...мяу»,- последний раз сказала кошка, и неожиданный грохот потревожил сонный подъезд. Хаос звуков рвущихся струн, крошащегося дерева, сдавленного дыхания и свинцового кашля обнял лестницу и лег на ступени.
Непросто в полевых условиях собрать портативный лазер. Но если друг в опасности...
А я на вены нанизала бусы-ноты извечных вальсов, созданных безумцем: Мне в них кружится до излома века, до перелома шпильки-каблука. И ритм, и рифмы россыпью ирисок вываливаются из ячейки сумки-сетки. Стекла касаюсь – а за ним лишь сумрак, и ни людей, ни осени, ни танцев… Но я-то помню. Нет. Нет, забываю. И слава Богу все мои желанья теперь исполнены – Я все про них забыла: про друга-сказочника, бывшего мне тенью, Да про того, кто брал мою любовь, но не любил меня ни в мыслях, ни в желаньях, Еще про друга, бывшего мне мужем, но так не вовремя сошедшего с ума. Про всех, кто рядом с ними был когда-то и не хотел, чтобы я осталась с ними.
Осталось сжечь испорченных тетрадей еще не пожелтевшие страницы – Им постареть я и истлеть не дам. Самой пора исчезнуть из всех кадров – Уж лучше мне фиксировать моменты и проявлять историю безумцев, Которые посмели полюбить, чем быть одной из них. Как это глупо!
Проверила всю жизнь я на излом, и оказалось – на разрыв больнее. Тянуть из тела нотный стан из вен, вывешивать их на просушку на балконе, Потом – назад, под кожу. Только прежде водопроводной хлорки в них залить, Чтоб тело, не привыкшее бить сердце, не вздумало все ноты посрывать. А главное – не выдумать ни строчки и не связать из образов плаща. В местах образовавшихся пробелов поставить прочные надежные заплатки: На место, где была моя любовь, пришить, к примеру, ветреность надежды, Туда, где память сохранила лето – два кадра из альбомов чужих жизней. Да, с трубки перейти на сигареты. С ума уйти на подвиги, не ближе, Не ставить в письмах и стихах тире – отчаянья вернейшую подругу.
Я пленку амальгамы натянула на синеву зрачков, привыкших к свету – Теперь мне взглядом в спину не ударить. …И слезы бронзовой капелью стремятся прочь из глаз, закрытых пленкой. Я в перегруженности образов летаю. Мой город пуст, как мысли у младенца. И мне в него нет смысла приходить, чтобы увидеть пустоты инертность. А впрочем, я не точку – запятую, поставлю на шрамированность сердца.
Непросто в полевых условиях собрать портативный лазер. Но если друг в опасности...
Давайте прогуляемся по Константинополю 1453 года. Турки под стенами. Осада. Страх. Но все еще - мирная жизнь. Давайте пройдем его улицами, вдохнем его воздух... Город Снов...
Я не помнил своих снов. Никогда… Никогда раньше. Утром я просыпался с настроением, навеянным ночными видениями, но никогда, как бы ни старался, не мог вспомнить, что же мне приснилось. Никогда, до сегодняшнего дня… Утром я проснулся с ощущением легкой тревоги, которое, впрочем, рассеялось раньше, чем я вышел за ворота. Как всегда, я пошел на работу, контору и весь день, за исключением обеда, просидел над книгами. Ровные ряды цифр, доходы, расходы, баланс - я люблю четкость и аккуратность. Возможно, мне никогда не стать хорошим торговцем, каким был мой отец и каким теперь стал брат, но хороший клерк тоже необходим. Итак, вечером я шел по городу, любуясь тем, как закатные лучи окрашивают складские стены. Потом я вышел на торговую площадь, еще более прекрасную, чем наш переулок. Мне стоило бы стать поэтом, но я предпочел дар сложения цифр, таланту стихосложения. Я не жалею о своем выборе, но порой, когда я смотрю на город, песня рвется из моей груди… и осыпается к ногам грудой слов, которые я не умею правильно сложить. Сегодня же песня, рванувшись из моей груди, разбилась об ужас, не успев вырваться на волю. Прямо передо мной наводилось то место, куда я писал письмо этой ночью и чей адрес я никак не мог вспомнить. Впервые в жизни я вспомнил то, что мне снилось…
Я писал письмо торговцу сладостями: "Делая выбор в пользу одних лишь денег, вы делаете ошибку. Придет время, и все ваши деньги, все накопленное вами утратит свое значение. Будет важна лишь ваша жизнь, но никто не продаст ее вам, ибо вы никогда ни к кому не проявили сочувствия. Что стоят ваши сладости, когда людям не хватает воды и хлеба. Кому нужны конфеты, если дети покидают этот город. Где были вы, когда можно было исправить хоть что-то. Вы ведете переговоры с турками, надеясь на то, что когда падет Константинополь, вы устоите. Не бывать этому, ибо пав, град великий погребет всех под своими развалинами. И даже если кто выживет и сумеет выбраться, то придется ему начинать все сначала…"
А потом я искал это место, чтобы отдать письмо в руки торговца, но я не узнавал своего года. Везде угрюмые люди, серые грязные стены, заколоченные дома. У богадельни очередь за бесплатным рисом. Моя семья устраивает обеды для детей. "Дети - наша надежда, наше будущее. О них надо заботиться в первую очередь. Что будет стоить отвоеванный город, если он останется без детей?" - говорит брат. Он прав. Я выхожу на площадь и понимаю, что опоздал. С криками "Смерть предателю!" толпа разносит лавку сластей, а кто-то увлеченно терзает самого торговца… Из кровавого кошмара меня вырывает несильный удар по ногам. Маленькая девочка споткнувшись толкнула меня. Ее руки в чем-то липком и красном. Сначала мне кажется, что это кровь… Подбегает женщина, начинает извиняться за маленькую непоседу, испачкавшую меня липкой конфетой. "Конфета, - повторяю я машинально. - Это всего лишь конфета". Я смеюсь от облегчения и бегу прочь. Этот сон сниться мне теперь каждую ночь. И я помню его. И теперь я стараюсь не смотреть в лица горожан. Мне страшно узнать тех, кто рвал на части торговца, который, кстати, и впрямь предпочитает вести дела с турками.
Непросто в полевых условиях собрать портативный лазер. Но если друг в опасности...
Давайте погуляем по Городу Снов? Переулки из обрывков воспоминаний, небо из осколков чужих лиц, дома - кусочки фраз...
Я часто вижу сны. Странные. Страшные. Там, во сне - страшные, и слегка грустно-смешные, пряные, и привкусом миндаля - здесь.
Я делаю шаг. Еще один. Еще. Здесь темно. Где-то слышен звук воды: капля упала на каменный пол. И еще одна. И еще. Здесь темно. Я оглядываюсь, но не вижу ничего: только темнота вокруг. Я иду на звук…
…- Это ничего, что я говорю рублеными фразами? Просто… Там, оно так и было. Что оно и как было? Ну… Там. Там, где я была. Во сне. А что было? Я же рассказываю…
Я иду на звук. Падение капель как часы, с равными промежутками времени. Мне не страшно, но я не могу понять, где я. Слишком темно. Под ногами - каменный пол. Прохладный, но не холодный. Я хорошо это чувствую пальцами ног. Я иду. Не очень долго, но там не было времени. Только - звук капель. Не знаю, сколько я там была. Мне показалось - вечность, так много капель упало… Я иду, но звук не приближается. Тогда я протягиваю руку - и на открытую ладонь падает капля. Пауза в ударе воды по камню. Я жду второй капли - но ее нет…
…- Я долго ждала. Говоришь, это глупо? Наверное. Просто я так долго шла… Так долго…
Я опускаю руку. Мне становится страшно - я сроднилась с этим звуком, он был - настоящим в этой темноте. Капля воды на моей ладони смешивается с потом, я понимаю, что я что-то сделала не так, нарушила порядок этого места, нельзя, нельзя было, чтобы прекращался звук! И я мечусь по темноте, хочу закричать… А темнота - она сгущается, опутывается меня, и я почти что слышу шепот: "Ты изменила то, что должно было оставаться вечным!"
…- Мне страшно. Даже сейчас - страшно. Когда я вспоминаю то чувство, что охватило меня, свои метания по темноте, и - осознание, что я, я нарушила порядок жизни этого места. Я боюсь, что и в жизни так может случиться: подставишь руку под каплю воды, а мир - перевернется…
... А потом - просыпаешься. Захлопываешь дверь. Пожимаешь плечами, идешь пить кофе, курить, на работу...